«За время моего четырёхмесячного пребывания на посту начальника штаба в общественной жизни России оставалось очень мало тем из области как внутренней, так и внешней политики, которых бы я не обсуждал в разговорах с императором. Единственный вопрос, которого я из принципиальных соображений никогда не затрагивал, касался так называемого «старца» Распутина, самое имя которого я всегда избегал произносить в присутствии царя. Достаточным основанием такого поведения может служить то, что я, единожды заговорив на эту тему, считал бы себя обязанным изучить её до конца и полностью выяснить все подробности, опираясь при этом не на слухи, но исключительно на непреложные факты. Я не мог говорить о том, что только слышал от кого-либо. Эти истории так сильно отличались друг от друга и были настолько противоречивы, а иногда и просто абсурдны, что не имелось никакой возможности определить, где начинается правда и где кончаются выдумки. <…>
На следующий день, 31 декабря, поступило окончательное подтверждение информации об убийстве Распутина. С уверенностью могу сказать, что это известие было воспринято всеми как свидетельство начала существенного очищения политической атмосферы. Люди думали, что это убийство устранит одну из основных причин возникновения всевозможных абсурдных россказней, сеявших в народе смуту. В действительности же произошло обратное. Случилось так, что убийство «старца» послужило толчком к возникновению ещё больших внутренних волнений и к более широкому распространению всякого рода нелепых слухов, связанных с его именем.» (В.Гурко. Война и революция в России. М., 2007. Сс. 268, 271.)