В приведённых мною недавно фрагментах записок моего деда, относящихся к его учёбе в Московском Университете в 1922-25 гг. (http://enzel.livejournal.com/214687.html), заметна работа внутреннего цензора. Хотя он и пишет о «советизации» и «разгроме» Юридического факультета, делает он это осторожно, как бы sine ira et studio. Когда же он доходит до пресловутой «чистки» 1924 г., то мы не узнаём даже, о чём, собственно, «опрашивала» его Университетская комиссия и чем именно он ей не угодил. Он даёт только понять, что итог был вполне закономерен, и единственное, в чём не повезло - что не удалось быстро восстановиться, в отличие от многих его сокурсников, едва ли сильно отличавшихся от него своим социально-культурным обликом. И это в рукописных, для узкого круга предназначенных записках в единственном экземпляре!
Столь же глухо пишет дед и о событиях куда более важных и драматических – о годах революции и Гражданской войны*). Гимназические занятие шли своим чередом весь 1917 год – разве упала и так неважная дисциплина (см.: http://enzel.livejournal.com/252397.html). О большевицком перевороте нет ни слова (при том, что в городе шли бои с орудийной стрельбой), и только весна 1918 г. предстаёт неким рубежом, после которого жизнь действительно резко меняется: «мы получили на руки наши бальные книжки с годовыми отметками и с заключением о переводе в IV класс – после этого и я, и Митя со своими семьями выехали из Москвы на лето, и наступившая гражданская война, разруха и голод разлучили нас на целых три года, с начала 1918 г. по начало 1921 года».
И далее, без перехода: «Наша семья вернулась в Москву в декабре 1920 года. Москва зимой 20/21 гг. это очень пустынные улицы, со сломанными заборами, длинные очереди около немногочисленных магазинов за солью и фасолью, редко идущие трамваи, и прохожие в каких-нибудь невероятных меховых шапках с ушами, с обязательным мешком за плечами, запряжённые в санки. Дома очень тесно – вся жизнь семьи сосредоточена вокруг железной печки, в которой горят щепки, около которой обогреваются и готовят пищу, тем не менее в комнате всегда холодно. В семье происходит строго нормированная выдача продуктов – хлеб режется тонкими ломтями и распределяется заранее на день».
Вот, собственно, всё о революции и «военном коммунизме». К сожалению, о самом интересном периоде своей биографии дед умолчал, хотя формальный повод для этого имелся: ведь записки посвящены памяти друга, а они на эти три года расстались. Не положив фактов на бумагу, дед тем не менее довольно обстоятельно рассказывал о том, что случилось между весной 18-го и декабрём 20-го года. Были эти рассказы давно, поэтому в моей памяти осталась лишь канва событий, но попытаюсь её восстановить.
Семья деда состояла из 5 человек: отца, матери и трёх детей, двух мальчиков и девочки. Дед был средним по возрасту.
Отец деда С.С.Каринский, 1919 г. (см.: http://enzel.livejournal.com/350169.html)
Дети: Оля, Серёжа и старший брат Андрюша, 1909 г. (см.: https://enzel.livejournal.com/466151.html)
Дед летом 1914 г. во дворе на Маросейке
Жили они в пятикомнатной квартире на Маросейке, 11 (см.: http://enzel.livejournal.com/382182.html). Прадед служил в Московской городской Управе, с 1911 г. занимая там то же место, что до своей смерти занимал его отец – делопроизводителя II отделения (благоустройство города). Так продолжалось до середины ноября 1917 г, когда большевики упразднили Управу. Весной 1918 г. принимается решение об отъезде из Москвы матери с тремя детьми на Восток, в Уфимскую губ., где было хорошо с продовольствием. Глава семьи остаётся в Москве, служа в Московском Народном Банке.
Почему была выбрана Уфимская губ.? Там уже находились сослуживцы прадеда и прабабушки по Управе, звавшие их туда и снявшие для них дом. Дед ещё говорил о кумысе, как об одной из причин: вроде как ехали «на кумыс». Ехали, между прочим, сопровождаемые работником-словаком (или чехом?), из военнопленных, приданным их домохозяйству, с которым прадед договорился об этой услуге (позднее он соединился с чехословацким корпусом). Допустимо и ещё одно объяснение отъезда матери с детьми и неотъезда отца: весной-летом 1918 г. в Москве ожидался противобольшевицкий переворот, и глава семьи, отправив в безопасное место родных, сам остался, рассчитывая на свою возможную востребованность в случае политических перемен.
Ефрейтор Франц Пардуба - фотография на память
Доехав благополучно до Уфимской губ., они жили сначала на ст. Давлеканово, в 100 верстах к юго-западу от Уфы. В это время возник Восточный фронт на Волге и произошло восстание чехословацкого корпуса. Оказавшись отрезанными от Москвы и проведя лето в Давлеканове, они переехали в Уфу, где прожили до весны 1919 г. С занятием Уфы большевиками туда смог приехать из Москвы прадед, получивший от Московского Народного банка, где он тогда служил, командировку в Омск. Затем Уфу заняли войска Колчака и мой дед, будучи местным скаутом, присутствовал на банкете в его честь и слышал его выступление **).
Адм. А.В.Колчак и скаут, 1919 г.
После того, как прадед отбыл в Омск, прабабушка с детьми еще некоторое время жила в Уфе, но вскоре решила ехать за Урал, в Томск, где в это время проживал возглавлявший в 1917 г. Томское губернское акцизное управление ее двоюродный брат кол. сов. Е.В.Красенский (1862-?) - о нём и о его супруге дед в более поздних записях глухо пишет: они выручили нашу семью в очень трудное время.
Е.В.Красенский
Потом из Томска, в коннце лета 1919 г., они перебрались в Омск, куда их вызвал прадед и где они прожили до конца правления адм. Колчака, а потом и до осени 1920 г.
Торговая пл. и Успенский собор в Омске в 1919 г.
Перед занятием Омска большевиками прадед и старший сын Андрей уехали на восток, добрались до Иркутска, откуда вернулись лишь весной 1920 г., остальные члены семьи оставались в Омске. Прабабушка была вынуждена служить в различных конторах, стараясь обеспечить семью, оторванную от своего главы на неопределённый срок. Проведя в Омске лето и осень, семья вернулась в Москву в декабре 1920 г.: сначала уехал прадед, а затем, по его вызову, прабабушка с тремя детьми. Ехали неделю, но по тем временам в неплохих условиях - в двухместном купе.
Сын прабабушкиного кузена, т.е. троюродный брат деда, В.Е.Красенский (см.: http://enzel.livejournal.com/423925.html), мобилизованный в армию Колчака, был взят в плен красными и содержался в заключении в лагере под Омском, мой же дед навещал его, принося передачи. Вот как он это описывал в своих поздних мемуарах:
В Омске в лагере находится Виктор, мой троюродный брат, с которым мы познакомились в Томске. И вот теперь настала очередь нашей семьи оказывать помощь семье Красенских, приютивших нас в Томске. Лагерь находится на окраине Омска, в южной стороне, около железной дороги. Каждую неделю я совершаю длительное путешествие с передачей для Виктора. Я его не вижу, передаю передачу в окно, получаю изредка записки.
Для лучшего уяснения всех семейных обстоятельств следует учесть, что родной брат прадеда Н.С.Каринский (1873-1948) был довольно заметной фигурой ещё во времена Временного правительства, а позднее – в Белом движении на Юге России. Он, как оказалось, навсегда покинул Москву той же весной 1918 г. Т.е. мой прадед с семьей находился в Омске с Колчаком (в армии которого служил двоюродный брат деда Е.Н.Каринский), а его родной брат с сыном Львом – на Юге и в Крыму, откуда они эвакуировались в Константинополь в ноябре 1920 г. На Юге находился и родной брат прабабушки Д.С.Красенский, а в составе ВСЮР служил её родной племянник М.С.Красенский (http://enzel.livejournal.com/441474.html). Можно только гадать, строились ли какие-то планы отъезда из России - сейчас уже ничего определённо сказать нельзя, записки об этом молчат. С другой стороны, двоюродным дядей деда (по матери) был известный меньшевик, член первой редколлегии Искры А.Н.Потресов (1869-1934). Вот он-то вполне официально покинул СССР, получив в конце 1924 г. разрешение «выехать на лечение» (стандартная тогда формула). Перед отъездом дед с матерью его навещали (http://enzel.livejournal.com/221977.html). Но всё это осталось за рамками дедовой записи 1932 г.
(Вот тут ещё немного о деде, относящееся к более позднему времени, каким уже я его застал и запомнил: https://enzel.livejournal.com/203320.html)
_______________
*) Однако в писавшихся незадолго до смерти мемуарах, обнаруженных лишь в начале 2021 г., есть фрагмент о революционных событиях в Москве:
"В самом начале марта 1917 г. я шел из гимназии и почувствовал какое-то беспокойство на улице. Кто-то сказал: "Все городовые попрятались". На привычном месте не было городового. Затем я увидел грузовик с красными лентами. На нем стояли несколько человек, в основном студенты. Грузовик остановился, народ подошел к нему, в том числе и я. С грузовика прозвучали краткие выступления, о революции, о свержении царя. Запомнились слова "царский палач". Для меня все это было неожиданно. Дома от нас, детей, тщательно скрывали происходящие события.
В Москве на улице резко переменилась обстановка. Стало людно, шумно, появились красные банты, возникали выступления.
После приезда с дачи беспокойство усилилось. В домах создавались комитеты жильцов, подъезды и ворота запирались, организованы были дежурства.
Во время октябрьских боев никто не выходил на улицу. Раздавались артиллерийские выстрелы. Все было неясно, ходили самые дикие слухи. Мы навестили в госпитале Мишу. Он сказал, что ему Рябцев обещал Георгия за вывоз пушки с Ходынского поля <...>
Мы пошли на квартиру Николая Владимировича (Юшкова, гимназического преподавателя - С.К.) в Милютинский пер. Он принял нас радушно, с душой. Мы побыли больше часа. Его дом находился рядом с Телефонной станцией, где шли тяжелые бои. Квартира Н.В. подверглась обстрелу, одна прислуга была убита, другая ранена. Стекла выбиты".
"Миша" это, конечно же, кузен деда Михаил Красенский, который, как теперь выяснилось, был участником противобольшевицкого сопротивления в Москве, только что перед тем выйдя из Тверского кавалерийского училища. А Рябцев это командующий Московским военным округом полковник Константин Иванович Рябцев (1879-1919). Вряд ли он уже мог представить Михаила к Георгию после окончания "московской недели". Во всяком случае, еще один эпизод биографии М.С.Красенского (см.: https://enzel.livejournal.com/404209.html). Подробное описание московских боев оставил писатель Е.Н.Чириков, наблюдавший за ними из окон квартиры Н.С.Каринского, дяди моего деда, на Тверском б-ре (см.: http://enzel.livejournal.com/414513.html).
**) Фрагмент об этом из тех же поздних мемуаров:
"В Уфу приезжает Колчак, городская управа устраивает банкет. Приглашаются и скауты, для его обрамления. Я, стоя в карауле, могу слышать и видеть кое-что из происходящего. Я слышу выступление Колчака, он говорит, что на его плечи возложен тяжелый крест. Что он не стремился к власти, но создалось такое положение, при котором ему пришлось взять на себя решение тяжелой задачи. Я вижу его плохо, издалека. Он производит впечатление измученного человека, несущего непосильную ношу".
**) Фрагмент об этом из тех же поздних мемуаров:
"В Уфу приезжает Колчак, городская управа устраивает банкет. Приглашаются и скауты, для его обрамления. Я, стоя в карауле, могу слышать и видеть кое-что из происходящего. Я слышу выступление Колчака, он говорит, что на его плечи возложен тяжелый крест. Что он не стремился к власти, но создалось такое положение, при котором ему пришлось взять на себя решение тяжелой задачи. Я вижу его плохо, издалека. Он производит впечатление измученного человека, несущего непосильную ношу".