Действие романа Ю.Галича «Китайские тени» происходит в Шанхае в 1927 г. Герой-повествователь кн. Иван Бектабеков, бывший морской офицер, а ныне человек без определённых занятий, перебивающийся случайными заработками, встречается с другим бывшим офицером, полк. Лебединцевым, живущим уже откровенным разбоем. Лебединцев склонен к рассуждениям, которым не откажешь в известной обоснованности:
«Императорская Россия, пышная, могучая и привольная, стёрта с лица земли. Народ никогда не ценил её красоты и блеска, не ощущал величия, не понимал значения. Настоящая «рабоче-крестьянская» власть, пусть насквозь ложная и фальшивая, более отвечает его взыскательной психологии. Не народ-богоносец, а народ-раб... Народ привык к кнуту, и крайне обидно, что царский кнут был недостаточно хлёсток...»
Эти рассуждения поразительно совпадают с наблюдениями и мыслями В.Шульгина (кстати говоря, сверстника Ю.Галича), изложенными в его «Днях», возможно, самой трагической книге русской литературы:
«Бесконечная, неисчерпаемая струя человеческого водопровода бросала в Думу всё новые и новые лица... Но сколько их ни было – у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное...<…>
Пулемётов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулемётов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя...
Увы – этот зверь был... его величество русский народ... <…>
Лишь бы не видеть отвратительное лицо этой гнусной толпы, не слышать этих мерзостных речей, не слышать воя этого подлого сброда.
Ах, пулемётов сюда, пулемётов!..<…>
Если подавить бунт можно, то и слава Богу. Это сделают не только без нас, но и против нас...
Николай I повесил пять декабристов, но если Николай II расстреляет 50 000 «февралистов», то это будет за дёшево купленное спасение России.
Это будет значить, что у нас есть государь, что у нас есть власть...»
(Кстати, вот откуда эти «февралисты», ещё от Шульгина, а может, и кто раньше пустил...)
«Да... да - там, в кабинете Родзянко*, есть ещё близкие люди. Да, близкие потому, что они жили на одной со мной планете.** А эти? Эти - из другого царства, из другого века... Эти - это страшное нашествие неоварваров, столько раз предчувствуемое и наконец сбывшееся... Это - скифы. Правда, они с атрибутами ХХ века - с пулемётами, с дико рычащими автомобилями... Но это внешне... В их груди косматое, звериное, истинно скифское сердце...»
Увы, осознание драгоценности, а тем более хрупкости Империи было достоянием немногих. Её мало умели ценить. Обычно ей предъявляли всевозможные претензии, порой справедливые, но чаще неоправданные и просто абсурдные. Главное же, не понимали (исключая единиц), что самый факт её бытия на земле – чудо, которое, однако, нуждается в человеческом охранении. Её воздушное, привольное величие вызывало восхищение лишь избранных при её существовании, и, разумеется, у значительно большего числа мыслящих и чувствующих людей после её утраты, ибо, как известно, "что имеем - не храним, потерявши – плачем". Но если так было даже среди самих широких русских масс, то что уж говорить об инородческом элементе, с них-то какой спрос? Описывая только что народившееся двоевластие, Шульгин замечает: «Одна голова кадетская, а другая ещё детская, но по всем признакам «от вундеркинда», т.е. наглая и сильно горбоносая. Впрочем, и от «кавказской обезьяны» есть там доля порядочная...» А были ещё поляки, латыши, финны...
Драгоценная хрупкая конструкция, созданная государственным гением Петра и Екатерины, воспетая Державиным и Пушкиным, прославленная Суворовым и вознесённая Александром, давшая миру Достоевского, Толстого и Чайковского, отлетела в мир предвечных идей. Очередная годовщина этого печального события как раз приходится на эти дни. То же государство, в котором мы сегодня живём и проявлениями которого - во всяком случае - некоторые из нас столь недовольны, произошло как раз из той, описанной Шульгиным, отвратительной толпы, залившей собой Таврический дворец в самом конце февраля 1917 г. Прямые наследники этой толпы - вокруг нас, на улицах пост-российских городов и в кабинетах пост-российской власти.***
________________________________________
*Относительно «кабинета Родзянко» как исторической метафоры, можно сказать, что он всё-таки продержался, перетряхиваемый и разбавляемый, почти целых восемь месяцев с момента вторжения «скифов», переехав сначала в Мариинский, а потом даже в Зимний дворец. Опять же в качестве метафоры можно заметить, что политологическое содержание переходного ("временного") периода от Империи к Совдепии заключалось в конкубинате «кабинета Родзянко» и низовой «скифской» сиречь революционно-демократической толщи, конец которому положили большевики, заключив «кабинет Родзянко» в Петропавловскую крепость, сами же засевшие сначала в Смольном Институте благородных девиц, а потом, подальше от греха, переползшие под защиту московской цитадели, где их последыши до сих пор скрываются от управляемого ими «народа». - С.К.
**Вспоминается: "Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой. Мы жили тогда на планете другой..." - С.К.
***Во второй книге дилогии, романе "Остров жасминов", кн. Бектабеков подводит итог Империи словами, на удивление близкими моим: «Родины у меня нет и, вероятно, ещё долго не будет... Десять лет я ожидаю наступление русского Термидора и начинаю терять надежду... Наконец, даже в случае крушения ненавистной советской власти и возвращения домой я встречаю там совершенно новый, чуждый, незнакомый мне быт... Я никогда не увижу той милой моему сердцу, яркой и пышной царской России, с родовыми отцовскими гнёздами, с ширью мирных полей, с тихим провинциальным укладом, с гордым блеском столиц и парадами императорской гвардии, со всем тем, что покрывал своими мощными крыльями русский Двуглавый Орёл...
Исчезла Россия, великая и привольная, светлая и могучая!.. Отлетел её дух... Злобой, слезами и кровью напоена родная земля!.. Всё загажено, всё исковеркано, всё разрушено до основания!..» - С.К.