С минимальными сокращениями воспроизвожу статью П.Б.Струве «Александр I Благословенный и Николай II Замученный», напечатанную в связи со столетием смерти первого в № 31 «Возрождения» от 3 декабря 1925 г.
«Меня всегда поражало огромное духовное сходство в некоторых чертах между Александром I и Николаем II. Только в Николае II все размеры Александра I сокращены, так сказать, ускромнены.
Александр I был блестяще одарённый человек. Прежде всего лично – это был великий очарователь, настоящий charmeur. Затем, это был полный исторического честолюбия монарх. Но в нём был двоякого рода мистицизм: мистическая вера в своё царственное призвание и какая-то личная, в душевных глубинах укоренённая удалённость от этого своего земного призвания, доходившая почти до враждебности.
Те же черты – в его правнуке. Пора бросить пошлые и глупые речи о какой-то «ограниченности» и «бездарности» Николая II. Это был в некоторых отношениях незаурядно одарённый человек, с исключительной памятью, с царственным искусством – обращения с отдельными людьми. Но в то же время его мистицизм – так же и даже больше, чем мистицизм Александра I, - отвращал царя от его царственного призвания. Александр I хотел отречься, но никогда не сделал бы этого легко, и непременно – с глубоким мистическим покорством какой-то высшей силе. И так же сделал это Николай II.
Переходя от этой высшей и в то же время глубинной мистической основы, общей обоим царям, к более земным и тривиальным чертам, мы опять-таки находим разительное и жуткое сходство.
Александр I был недоверчив и подозрителен. И эта недоверчивость в сочетании с какой-то обаятельной мягкостью создавала тот душевный облик благословенного царя, который дал и даёт до сих пор повод и основание – видеть в нём лицемера, почти коварного. Потрясающая история опалы и ссылки великого государственного деятеля Сперанского, быть может, прямо спасённого от казни учёным творцом Дерптского университета Парротом, навсегда пронизана густым туманом, источник которого в этом трагическом смешении широты и открытости духа царя с его узостью и замкнутостью, царственного полёта с мелкой подозрительностью.
И разве судьба Витте, человека, государственный разум которого разителен именно на фоне его морально низменной фигуры, и разве трагические борения Столыпина, который прозревал неизбежные формы новой России и готов был железной рукой пролагать им путь, не являются какими-то современными психологическими «миниатюрами» трагедии Сперанского?! И Витте, и Столыпин в формах ежедневно-банальных как-то испили горькую чашу Сперанского.
У Александра I был Аракчеев. Царствование Николая II не знало Аракчеевых. Но Александровский Аракчеев страшен был не только и не столько своими реальными чертами, сколько тем, что этот образ «без лести преданного» топорного не временщика, а слуги тончайшего царя вырос в злую и зловещую легенду. И тут опять-таки огромное сходство с той трагедией, которую пережили мы.
Совершенно независимо от реальных черт Распутина, ядовитой и ядовито-страшной оказалась легенда, раздувшая этот образ в какое-то политическое страшилище, ставшее понятным и в то же время отвратным народному уму и чувству.
И, наконец, разве легендой не проводили в могилу обоих царей, и благословенного, и замученного? Разве легенда не воскресила Александра I в образе старца Фёдора Кузьмича? И разве сейчас в наивно верующих душах и там, во Внутренней России, и здесь, за рубежом, не живёт легенда о том, что Николай II не убит, а жив?
От этих черт личного сходства невольно мысль переносится к известному сходству той обстановки, в которую вдвинуты были эти личности.
И при Александре I, и при Николае II Россия была на высоте внешнего могущества и внутреннего процветания. И при том, и при другом она была вовлечена в роковую внешнюю борьбу, в мировую войну. Но, в то время как Россия Александра I перед лицом внешнего врага оказалась целокупным и неодолимым гранитом, Россия Николая II, разложенная ядом международной крамолы, распалась. Почему так случилось?
Тут есть одно объяснение, на мой взгляд, окончательное и исчерпывающее. И внутреннее низвержение власти, и внешнее поражение всегда обусловливаются не только силой нападения, но и силой сопротивления. А сила сопротивления определяется правильной оценкой сил своих и чужих. Александр I победил Наполеона I мерой и умеренностью. В этой титанической борьбе русский царь никогда не был не то что опьянён, но даже усыплён чувством своего могущества.
В царствование Николая II русская власть слишком беспечно верила в свою силу и крепость. А те элементы страны, которые, наоборот, не веря в крепость власти, ждали и желали революции, упорно-беспечно думали, что революция, низвергнув власть, очень скоро и легко создаст ей лучшую замену и укрепит страну. И власть, и государственные элементы, боровшиеся с ней, были донельзя беспечны. Эта беспечность погубила Россию. А внешний враг, и в образе ведших против России войну государств, и в образе международной крамолы, подстерегали нашу беспечность.
Мы прежде всего должны излечиться от беспечности и её спутников – самоуверенности и верхоглядства, переоценки наших сил и недооценки сил наших врагов». (Дневник политика. Сс. 73-75.)
Должен заметить в порядке комментария к заключительным словам П.Б.Струве, что теперь чего-чего, а «переоценки наших сил и недооценки сил наших врагов» нет и в помине. Скорее, налицо уже другая крайность – полное неверие в собственные силы и приписывание какой-то необоримой мощи супостату, который предстаёт в виде этакого неуязвимого сверх-умного и коварного спрута, надёжно опутавшего своими щупальцами бывшую Россию и всецело подчинившего её своей власти, так что и пальцем пошевельнуть без его, спрута этого, согласия невозможно. Ничего иного и не остаётся, как годить и обустраивать потихоньку частную жизнь, насколько сие вообще возможно под спрутом.