Занимался сегодня традиционным осенним ритуалом - закладкой компостной кучи из опавших листьев. В моем случае это двухэтапный процесс: сначала листья собираются в локальные кучки, которые, после недельной уплотнительной отлежки (можно дольше, особенно хорошо - если дождик, а потом прихватит мороз), переносятся в одно место при помощи старой детской ванночки (сам получал в ней омовения во время оно) и образуют огромный буро-желтый курган - памятник еще одному циклу природы и - жизни, причем моей.
Мемориальное значение этого ритуала (о практической стороне из-за ее очевидности не упоминаем) дополняется его поэтическим отражением в хрестоматийном стихотворении Роберта Фроста, встреча с которым еще более укрепила меня в осмысленной приверженности этому действу. Вот оно:
Spades take up leaves
No better than spoons,
And bags full of leaves
Are light as balloons.
I make a great noise
Of rustling all day
Like a rabbit and deer
Running away.
But the mountain I raise
Elude my embrace,
Flowing over my arms
And into my face.
I may load and unload
Again and again
Till I fill the whole shed,
And what have I then?
Next to nothing for weight,
And since they grew duller
From contact with earth,
Next to nothing for color.
Next to nothing for use.
But a crop is a crop.
And who's to say where
The harvest shall stop?
В пору моей ученической увлеченности поэзией я, разумеется, сделал попытку переложить эти стихи на русский. Сейчас, по прошествии многих лет, уже можно извлечь пожелтевшие листки на свет - но все же не на суд. Это нечто среднее между подстрочником и ритмизованно-рифмованной версией.
УБОРКА ЛИСТВЫ
Лопатою листья
Не лучше, чем ложкой,
Корзина листвы
Легка как пузырь.
День-деньской
Я шуршу листвой,
Как олень или кролик,
Бегущий стрелой.
Но горы, что поднимаю,
От меня ускользают,
По рукам стекают
И лицо обнимают.
Я гружу и ссыпаю
Все снова и снова,
Пока не заполню навес,
А в итоге?
Почти ноль в смысле веса,
И поскольку они потемнели
От контакта с землей,
В смысле цвета такой же ноль.
Почти ноль в смысле пользы.
Но страда есть страда,
И кто тот судья,
Что пределы ей знает?