Осенью 1886 г. великий писатель русской земли гр. Л.Н.Толстой написал пьесу из народной жизни Власть тьмы. В ноябре она была отослана в цензуру, которая запретила её не только к постановке, но и к печати. Начальник Главного управления по делам печати Е.М.Феоктистов мотивировал это решение так: Пьеса должна произвести самое удручающее впечатление на публику: в ней изображается целый ряд прелюбодеяний и убийств. Она не может быть допущена к печати в виду её скабрёзности и отсутствия всякой литературности. Таков был вердикт, который, однако, не мог воспрепятствовать рукописному хождению и чтению произведения частным порядком.
Друг семьи Толстых крупный помещик, светский человек и прекрасный чтец А.А.Стахович в январе следующего года читал Власть тьмы в доме Министра Двора гр. И.И.Воронцова-Дашкова в присутствии Александра III и придворных. По окончании чтения Государь произнёс: чудесная вещь. И вскоре Александринский театр приступил к постановке драмы, ибо последнее слово было, как будто, произнесено – кто же его изменит?
Но нашлись люди, с этим приговором Государя категорически не согласные. Первым из них был всё тот же Е.М.Феоктистов. Узнав об отзыве Государя и о его желании, чтобы пьеса ставилась в Александринке, он написал возмущённое письмо Обер-прокурору Св. Синода К.П.Победоносцеву, приложив для прочтения и саму пьесу. Последний полностью согласился с заключением цензуры и написал Государю письмо с просьбой снять Власть тьмы со сцены театра: День, в который драма Толстого будет представлена на императорских театрах, будет днём решительного падения нашей сцены.
Александр III прислушался к мнению своего наставника и согласился, что эту драму на сцене давать невозможно, она слишком реальна и ужасна по сюжету. Пьеса была запрещена к постановке, хотя и была напечатана в составе собрания сочинений и отдельным изданием. Разрешение на театральную постановку было дано уже только в следующее царствование, в 1895 г.
Но и что же из этого вытекает, какая мораль? А очень простая, стоит лишь спроецировать эту ситуацию на времена, допустим, сталинские или путинские. Представим себе, что Великому Сталину/Путину понравилась некая пьеса, ну того же М.А.Булгакова или В.О.Пелевина, к примеру. И он сказал: чудесная вещь, хачу её видеть на сцене, а лучше - на экране. Можно ли при этом допустить, чтобы какой-нибудь начальник Главлита/Роскомнадзора, придя в ужас от нависшей над основами государства и его духовными скрепами угрозы, ударил бы в набат и написал письмо тов. Жданову/Суркову, указывая на грозящую режиму страшную опасность; а Жданов/Сурков вместо того, чтобы цыкнуть на ретивого не по уму дурака-чиновника, согласился бы с его доводами и отправился уговаривать Хозяина от непродуманного и опасного для государства (т.е. для его, Хозяина, власти) решения? Как-то не укладывается в голове. Холуйское исполнение желаний начальства, а уж тем более самого высокого – основа советской системы. Владимир Владимирович, день, в который пьеса/книга/фильм Х. будет разрешена к постановке/печати/показу, будет днём решительного падения... Не верю.
