Этот рассказ, действие которого разворачивается в двадцатые годы, интересен прежде всего выбором объекта изображения – семьи англизированных евреев, поставившей себе целью стать настоящей британской знатью (денег у них хватает, но, как известно, не в них одних счастье). Для этого они, с одной стороны, пытаются подражать настоящей английской аристократии во всем (меняют имена с еврейско-немецких на английские, заводят роскошное чисто английское именье со всеми положенными забавами, отдают отпрысков в Итон и Оксфорд), а с другой – дистанцируются от своих родственников и соплеменников, более приверженных еврейским корням, доходя в этом до гротеска (например, себя они вслух называют англичанами, а тех, пренебрежительно... евреями).
Все свои надежды любящие родители возлагают на старшего сына, которого они хотят видеть стопроцентным джентльменом, политиком, спортсменом и помещиком, наследником «родового гнезда» и отцовского титула. Но ужас в том, что сам он этого совершенно не хочет. Его сокровенная мечта – стать профессиональным пианистом, для чего он, идя на острый конфликт с родными, едет учиться в Германию. И там, в окружении еврейско-немецкой богемы, бродя по еврейским гетто, он открывает свою естественную среду и традицию, осознает свое «джентльменство» как нечто искусственное и наносное, чуждое его подлинной национально-культурной сущности. Увы, музыкального таланта у него нет, что подтверждает специально приглашенная на прослушивание знаменитая пианистка, разумеется, тоже еврейка. Выслушав ее вердикт, он идет в оружейную комнату и кончает с собой, замаскировав это под несчастный случай. Такова фабула рассказа.
Но помимо этой фактической канвы, в нем есть и нечто более глубокое, отражающее авторский и, - учитывая статус автора, - собственно британский взгляд на фиксируемое социальное явление. Разумеется, вовсю присутствует довольно едкий юмор, переходящий местами в сарказм, но это вообще характерно для стиля Моэма, независимо от того, о ком он пишет. Однако следующий пассаж, относящийся к сцене с пианисткой, стоит привести целиком:
«За столом я был единственным неевреем, и хотя все, кроме леди Блэнд (бабка неудачливого музыканта – С.К.), говорили по-английски безупречно, я не мог отделаться от впечатления, будто говорят они как-то иначе, чем англичане, - возможно, слишком округляя гласные и уж, безусловно, слишком громко. Да и слова с их губ не слетали, а низвергались потоком. Мне пришло в голову, что, окажись я в комнате по соседству, куда бы доносились только неразборчивые звуки, я бы решил, что говорят на иностранном языке. От всего этого делалось как-то не по себе.»
Хочется спроецировать этот рассказ на русскую почву, провести аналогии, найти различия. Во всяком случае, он дает пищу для размышлений.