(несколько фрагментов)
3.1. ПОД ЗНАКОМ ТУПИКА
Думаю, что у людей, родившихся в интервале 1959-62 гг., должна сформироваться своя философия, так же как своя музыкальная культура, уже заявившая о себе. Скорее всего, это будет конкретная экзистенциальная социологическая концепция, сочетающая обработку опыта личного существования и выраженное отношение к социуму. Несомненно, это будет крайне негативно окрашенная система взглядов. Личный опыт тяжел, если не тягостен, окружающий мир жесток и скуден. Главной характеристикой социального бытия будет выступать категория несвободы, на личном уровне будут говорить о бесперспективности и пустоте. Вся официальная политика и идеология будет подвергнута полному осмеянию. Доминантой идеологического бытия будет объявлена ложь, неподлинность. Ложь, фальшь, лицемерие официального мира, государства, полная девальвация официальных ценностей – все это приведет к провозглашению тотальной негации. Но протест будет глухим, довольно пассивным, хмурым, ибо над всем и всеми будет довлеть знак тупика. Критика под знаком тупика, неконструктивная и обреченная.
29 мая 1988 г.*)
________________________________________
*)Как следует из даты, это писалось еще до всякого знакомства с творчеством Д.Е.Галковского, о самом существовании которого не имелось тогда ни малейшего представления. – С.К.
3.2.
Слегка пофилософствуем (несмотря на то, что звук электрической пилы противен как зубная боль, а махровая сирень пахнет парфюмерно). Что мешает смирению? Смирению, кротости, любви? Ответ: обыденный взгляд на жизнь, видящий ее в двух переплетающихся, но разных формах – природы и истории. Жизнь как природа внушает нам органическое, инстинктивное стремление к движению; жизнь как история, мельтеша перед нашим взором, не дает сосредоточиться, развлекает (как сказали бы 150 лет назад), мешает всмотреться в глубину. Не будь истории, ее пестрой изменчивости, ее соблазнов, мы бы научились разоблачать инстинктивную идею природы и противостоять ей. Но их совместное действие слишком часто оказывается сильнее нашей обороны, и мы подчиняемся их влиянию. Конечно, все это относится уже к ситуации оторванности от духовного центра, к ситуации новой истории. Раньше, как будто, было не так. Была связь с центром смысла, с Богом. Обрести ее вновь неизмеримо сложнее, чем впервые. Человек должен снова научиться уповать на Бога. Человек снова должен ощутить смысл судьбы и различить знак ее во всем, что творится вокруг него. Оторвавшись от связи с центром, сделавшись самодостаточным, автономным актором, вершащим «свою судьбу», человек поставил себя в безнадежное, сверхтрагическое положение, он свел свою жизнь к неопределенному существованию, где действует его автономная воля и ее оппоненты в виде чужих воль и «слепого случая». Родилось новое толкование судьбы - как комбинации, равнодействующей всех этих сил. Возникла векторная картина жизни.
5 июня 1988 г.
3.3.
Почему мы окружены здесь такой липкой, такой назойливой неподлинностью? Почему не можем отряхнуть ее с себя, освободиться и начать подлинное? Таков закон этого мира, низкий, приземленный, материально-животный закон этого мира, диктующий нам главное правило: жизнь состоит из обременительных и приятных мелочей, надо уметь жить ими, тот, кто научается так жить – праведен особой, земной праведностью. И очень многие полагают, что это необходимо, что это послушание закону земли есть обязательное условие жизни, что иначе жить нельзя. Может быть, они и подозревают об ином порядке вещей, но главное, что они знают не столько разумом, сколько инстинктом, главное – жить, жить как принято, в соответствии с существующим устройством жизни, подчиняясь диктату бесчисленных мелочей, все тому малому смыслу, которым жива жизнь обыденная, каждодневная. Редко выходит человеческое сознание за пределы этого круга вопросов и ситуаций. Они все – в них, ими заняты их помыслы. Жизнь, день за днем, устройство плавного, по возможности, течения этого дня-за-днем.
Лето 1988 г.
3.4.
(…) И впрямь, действительность вся из расколов, фрагментов, кусков (Адорно). То ощущается невыносимая противоречивость, бессмысленность, невозможность положения, все корежится, деформируется, комкается, корчится от надуманности и грубости ситуации, а то вдруг повеет ароматом цветущего боярышника, или свежим сеном запахнет, тень, прохлада, скамейка, березы, уединение, дача, хмель на рогах оленя – и все целостно так, стройно, органично, естественно. Но долго это продолжаться не может. Мы не можем войти в этот естественный ровный мир надолго, пребыть в нем: что-то обязательно выведет нас из состояния гармонии в судорожный, перекошенный мир фрагментов. Почему так? Какая-то роковая разорванность пролегла через мир, а в нем – через нас, через наше сознание, через мое Я. Контрастные, бессмысленные соединения фрагментов в одну чудовищную, распадом дышащую мозаику, мозаику жизни. Распад и спазматическое, в резко диссонансном ключе происходящее, созидание. Но и это только фрагмент, только скол, один из массы калейдоскопических ракурсов. Что-то неверно, трагически разобщено, непонятно. Нам навязаны внешние, доставшиеся по наследству эмпирические одежды. Мы закабалены сонмом условностей, являющихся тканью обыденности. Обыденность отождествляется с действительностью, с реальностью. Ее эфемерность воспринимается как незыблемо единственное проявление сущего. И она в каждом из нас. Каждый, бессознательно, а нередко и сознательно – когда мелеет сознание, «в пошлую минутку» - тянется к ней, старается быть ей подстать. Трудно вырваться, порвать путы, особенно когда не знаешь, во имя чего это делается. Когда не открыта тема, когда все время поиск и сомнения. Островки подлинности чередуются с уродливыми волнами пошлости, с кричащими конфликтами, с неразрешимыми в имманентном порядке противоречиями. Человек не в силах удержаться на этих островках, его смывает и влечет все дальше, дальше – куда?.. (…) Хорошо тем, у кого в душе есть глыба веры, для кого невозможны такие колебания и сомнения, кто ясно и спокойно видит свет и идет к нему.
Лето 1988 г.