Набросок
Кажется мне, что стоило бы продолжить линию Конст. Леонтьева. Ведь он оказался прав. Смешение, вторичное упростительное смешение, прогрессирует. Отдельные вспышки отличия (на деле «как-бы-отличия») лишь обманные приемы, в действительности лишь катализирующие ход этой болезни. Вот Германия. Она бросила вызов остальному миру и в союзе с рыхлой Австро-Венгрией взялась за передел мира. Каков же оказался итог этого титанического предприятия? – Версаль! Система коллективной безопасности множества до боли однообразных государств. Империи погибли, воцарились республики; на сцену политической жизни вышла толпа, а всякая толпа предполагает вожака. Установились диктатуры, эти пошлые карикатуры на аристократическую монархию. Германия еще раз попыталась бросить вызов судьбе. И снова поражение, и на этот раз Европа унифицируется уже не только идеологически, но и экономически, в виде Общего рынка (!), постепенно, но в действительности очень быстро, превращающегося в одно сверхнациональное однородное государство. На Востоке Россия, потерпев крах в своем коммунистическом эксперименте, заявляет о своем желании идти в том же направлении, пока тщетном, но симптоматичном как знак. Все движется к одному – к общему конгломерату из сотен миллионов людей, со стандартными душами, мыслями, стремлениями (предки которых когда-то были подданными государств, имевших каждое свое лицо, память о чем сохранилась, к счастью; но она, эта память, к несчастью, мало что значит). На 1992 год назначено полное объединение Западной Европы, пройдет еще лет 10-15, и в него войдут страны Центральной Европы, а там, не исключено, и огромный европейский Восток, уверенный в том, что другой дороги для него нет.
Что такое современная Россия при взгляде морфологическом? Не более чем неудачная, слабая, бедная попытка Европы, той богатой и куда-то устремленной Европы, которую мы наблюдаем сегодня, в 1990 году. Все формы, имеющиеся и долженствующие завестись в России – копируют европейские, с большим или меньшим успехом. Говорят: мы вступаем на проверенный путь, более того, на путь единственно правильный. А что возразить? Нечего. Не осуждая, не указывая, мы только констатируем развитие – процесс все большего сближения и упрощения форм жизни на огромном просторе «от Атлантики до Урала». Оставим в стороне бедность, непотребный вид словно только вышедшей из войны России и спросим: а что же все-таки есть особенность, уникальность России, что она как антитеза Европе? Сейчас у нас только один ответ на этот вопрос: нет в ней ничего качественно иного, другого рода, нежели то, что составляет содержание современной европейской цивилизации. Раньше, между прочим, люди давали иной ответ на тот же вопрос, ответ это был такой: «православие». Но что, спрашиваю я, теперь «православие» для огромной массы людей, живущей в этой стране, как не пустой звук (так же, кстати, как и «католицизм» для несравненно лучше выглядящих людей на другой стороне Европы)? Религиозное своеобразие, органичный, пусть и странный для европейцев, уклад, национальный дух, все то, что так любили славянофилы, Данилевский, Бердяев и проч. – все это теперь в прошлом, а на их месте – элементарные инстинкты, сводимые к одному требованию: «хотим хорошо жить, по-европейски». Вот и все. Кончилось своеобразие (давно уже), кончилась бесплодная попытка поддержать видимость своеобразия (недавно), и мы видим, что есть одна масса, один идеал, одна «философия», и только количественные их выражения, степени, еще разнятся от места к месту.
Вот такие невеселые наблюдения выходят. А что нас ждет впереди и когда наступит предел – на эти вопросы отвечать можно только гадательно. Если нет главного, то столь ли уж важно, каким будет второстепенное, третьестепенное, какое-то уж совсем ничтожное свойство жизни? Если это и пессимизм, то во всяком случае пессимизм здравый и обоснованный, более чем обоснованный. Был бы рад заблуждаться, но знаю, что в основном прав. Хотя согласятся со мной, это мне тоже ясно, единицы.
1 апреля 1990 г.