«Той, прежней, великой России больше нет и не будет... А на её безоглядных пространствах поднимается что-то новое, кровавое, серое, жуткое... Что-то, чему противится душа... Чего душа моя принять не может!
Какое многообразие лиц было в старой императорской России – и какая в этом была красота! И вот, это многообразие они повыведут и уничтожат, и останется тогда у народа одно лицо – одно на всех, зато угодное им... Тупое и невзрачное, с пустыми оловянными глазами...
Господи! Кто они, эти одержимые, все эти ленины, троцкие, урицкие, дзержинские, готовые спалить дотла и залить кровью мою Россию ради торжества своей сверхчеловеческой и нечеловеческой идеи о каком-то безумном всемирном интернационале? Люди ли они? Разве люди смогли бы с такой лёгкостью играть миллионами жизней? Ставить жуткий кровавый эксперимент с непредсказуемым результатом? Нет, нет, чудовища... Но как смогли они обольстить народ? Каким ядовитым зельем опоили, что в народе проснулся Зверь, и стал гадить в алтарях, и жечь иконы, и венчать священников с кобылами? Расстреливать тысячами, резать погоны и лампасы из человеческой кожи, а потом засыпать землёй ещё недобитых, ещё живых, и, одурев от крови и водки, забываться тупым бесчувственным сном...
Должно ли было так случиться, Господи? В чём Промысел Твой, недоступный моему пониманию? Или всё можно было спасти – да не сумели? Нет ответа, и не может быть и, верно, никогда не будет...» (Е. Колмовская. Белый крест, с. 484.)